Должен сказать, что только сейчас, через сорок с лишним лет, с большим трудом и невосполненными потерями восстанавливаются многие имена из этой плеяды лириков и романтиков первой половины тридцатых годов, о которых я в свое время немало писал и которым по мере сил помогал; восстанавливались и восстанавливаются усилиями таких деятелей, как увы, ныне покойный директор Каракалпакского художественного музея в городе Нукусе Игорь Савицкий или московский искусствовед Ольга Ройтенберг.

В самый накал борьбы разных художественных группировок, и, особенно, борьбы с вульгаризаторством, мещанством, администрированием и бюрократизмом, для многих из нас оставался путеводной звездой Маяковский и его поэзия, его беспощадно-сатирическая драмотургия. В образах Присыпкина и Победоносикова в пьесах «Клоп» и «Баня» сосредоточились, казалось на все пороки закрепившейся бюрократии, все чванство, глупость, мещанство жаждущих власти мелких людишек, буржуазных перерожденцев. Многих конкретных представителей новой бюрократии и мещанства разоблачала на своих страницах «Комсомолка», но в пьесах Маяковского и в постановках Мейерхольда они получали такое предельно яркое и полное воплощение, что мы снова и снова ходили на эти спектакли, аплодируя до боли в руках Ильинскому, Штрауху, блестяще воплощавшим сатирические образы.

Когда готовилась к постановке «Баня», Владимир Владимирович одновременно готовил и свою замечательную выставку «20 лет работы». Мы с моим другом Лешей Решетовым несколько раз ходили на нее, рассматривая книги, плакаты, рукописи и многочисленные записки, которые присылали ему слушатели диспутов и выступлений поэта. Однажды мы застали на выставке самого Маяковского и подошли к нему. Узнав, что мы художники, он просил нас высказаться о его рисунках в «Окнах РОСТА». Мы сначала довольно подробно и благожелательно разбирать их, чем он очень заинтересовался, но его вскоре позвали, и он условился встретиться с нами еще раз на выставке. Увы, эта встреча не состоялась, а через месяц с небольшим, однажды, когда мы занимались с Лешей в его комнате, к нам пришел распространитель подписных изданий, который приносил нам книги, и возбужденно рассказал, что несколько часов тому назад застрелился Маяковский.

Мы бросились на улицу, к трамваю, идущему к Лубянке. Вбежали во двор дома, даже пытались подойти к двери квартиры Маяковского, к тому времени почему-то еще открытой, но вскоре нас и многих еще других возбужденных, подавленных и растерянных людей попросили разойтись. Потом пошли дни прощания с телом поэта, скорбные очереди в тесном зале и на обширном дворе особняка на улице Воровского, удивительно умиротворенное и очень доброе лицо Владимира Владимировича, покоящееся на белом изголовье, и, наконец, похороны, строгий черный катафалк и многочисленная толпа людей, провожающая в последний путь великого своего современника.

В конце 20-х и 30-х годах была в Москве интересная, хотя и довольно странная организация. Она снабжала художников материалами, предоставляя им договоры и заказы, устраивала выставки и имела свое издательство. Здесь деньги, заработанные на продаже расшитых платков и шалей, керамических изделий и игрушек, шли на обеспечение нерентабельной работы станковых живописцев. Художники в этой организации были всякие, фактически каждый человек мог принести свои работы.

Это была кооперативная организация «Художник» в системе «Всекохудожника», председателем правления которой был милейший Ювеналий Митрофанович Славинский, видный советский профсоюзный деятель, музыкант по образованию. Он пригласил меня работать секретарем художественного совета. Четыре года полностью были отданы «Всекохудожнику», где я стал не только подготавливать заседания художественного совета, но и был назначен основным консультантом по живописи. За эти четыре года (1932-1936) многие тысячи работ прошли через мои руки, многие художники стали моими друзьями, у сотен я побывал в мастерских, готовя заседания совета и выезжая на консультации.

Заседания художественного совета проходили открыто. Каждый раз зал на Кузнецком, 11, заполняла большая толпа художников. Перед эстрадой расставлялись стулья для членов совета, в котором состояли виднейшие художники и критики. Аккуратно приходили – Грабарь И.Э., Кончаловский П.П., Юон К.Ф., Машков И.И., Крымов Н.П., Иогансон Б.В., Герасимов С.В., Бакушинский А.В., Бескин О.М., Машковцев Н.Г. Председательствовал всегда Славинский Ю.М. Обсуждали картины подробно и внимательно. Все заседания совета стенографировались. Из-за присутствия толпы художников, стоящих сзади и жадно ловивших каждое слово членов совета, выступающие не могли особенно вилять и делать неискренние или несправедливые замечания. В таких случаях толпа начинала гудеть и кто-нибудь из членов совета, улавливая отношение аудитории, возражал выступающему. Но чаще суждения были очень справедливы и обоснованы. Авторов произведений сажали на стул, лицом к членам совета, и им приходилось тяжело. Однако большинство воспринимало обсуждение их работ как своего рода школу, настолько был внушителен, серьезен и популярен состав совета.